Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря
на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка!
Очки мои
на столе, в книге.
Самгин вздрогнул, почувствовав ожог злости. Он сидел за
столом, читая запутанное дело о взыскании Готлибом Кунстлером с Федора Петлина 15 000 рублей неустойки по договору, завтра нужно было выступать в суде, и в случае выигрыша дело это принесло бы солидный гонорар. Сердито и уверенно он спросил, взглянув
на Ивана через
очки...
Лидия приняла его в кабинете, за
столом. В дымчатых
очках, в китайском желтом халате, вышитом черными драконами, в неизбежной сетке
на курчавых волосах, она резала ножницами газету. Смуглое лицо ее показалось вытянутым и злым.
В теплом, приятном сумраке небольшой комнаты за
столом у самовара сидела маленькая, гладко причесанная старушка в золотых
очках на остром, розовом носике; протянув Климу серую, обезьянью лапку, перевязанную у кисти красной шерстинкой, она сказала, картавя, как девочка...
Вином от нее не пахло, только духами. Ее восторг напомнил Климу ожесточение, с которым он думал о ней и о себе
на концерте. Восторг ее был неприятен. А она пересела
на колени к нему, сняла
очки и, бросив их
на стол, заглянула в глаза.
Самгин снял шляпу, поправил
очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним,
на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый
стол, а
на нем графин воды, стакан.
В «Медведе» кричали ура, чокались, звенело стекло бокалов, хлопали пробки, извлекаемые из бутылок, и было похоже, что люди собрались
на вокзале провожать кого-то. Самгин вслушался в торопливый шум, быстро снял
очки и, протирая стекла, склонил голову над
столом.
Впереди, в простенке между окнами, за
столом, покрытым зеленой клеенкой, — Лидия, тонкая, плоская, в белом платье, в сетке
на курчавой голове и в синих
очках.
Озябшими руками Самгин снял
очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный
стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония,
на стене большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи —
на плече женщины.
Клим поднял голову, хотел надеть
очки и не мог сделать этого, руки его медленно опустились
на край
стола.
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят
на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к
столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от
очков ее отскакивают синие огни…
Самгин, протирая
очки, осматривался: маленькая, без окон, комната, похожая
на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью в чехлах серой парусины, посредине — круглый
стол,
на столе — альбомы,
на стенах — серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо
на дверях в соседнее помещение в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко, в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный в холодной плоскости зеркала.
На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам
очков, глаза мыслителя. Он прищурил их, глаза стали нормальнее. Сняв
очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир
на земле и в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к
столу и начал записывать свои мысли.
Против него твердо поместился, разложив локти по
столу, пожилой, лысоватый человек, с большим лицом и очень сильными
очками на мягком носу, одетый в серый пиджак, в цветной рубашке «фантазия», с черным шнурком вместо галстука. Он сосредоточенно кушал и молчал. Варавка, назвав длинную двойную фамилию, прибавил...
Лаврушка внес самовар, с разбегу грохнул его
на стол и, растянув рот до ушей, уставился
на Самгина, чего-то ожидая. Самгин исподлобья, через
очки, наблюдал за ним. Не дождавшись ничего, Лаврушка тихо сказал...
У окна сидел бритый, черненький, с лицом старика; за
столом, у дивана, кто-то, согнувшись, быстро писал, человек в сюртуке и золотых
очках, похожий
на профессора, тяжело топая, ходил из комнаты в комнату, чего-то искал.
На празднике опять зашла речь о письме. Илья Иванович собрался совсем писать. Он удалился в кабинет, надел
очки и сел к
столу.
Половодов скрепя сердце тоже присел к
столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел
на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои
очки совсем
на лоб и проговорил деловым тоном...
Еще есть и теперь в живых люди, помнящие «Татьянин день» в «Эрмитаже», когда В. А. Гольцева после его речи так усиленно «качали», что сюртук его оказался разорванным пополам; когда после Гольцева так же энергично чествовали А. И. Чупрова и даже разбили ему
очки, подбрасывая его к потолку, и как, тотчас после Чупрова,
на стол вскочил косматый студент в красной рубахе и порыжелой тужурке, покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя
на «о», по-семинарски...
Я влезал
на крышу сарая и через двор наблюдал за ним в открытое окно, видел синий огонь спиртовой лампы
на столе, темную фигуру; видел, как он пишет что-то в растрепанной тетради,
очки его блестят холодно и синевато, как льдины, — колдовская работа этого человека часами держала меня
на крыше, мучительно разжигая любопытство.
Чем выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее начал чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его дядя. В высокой и пространной комнате, перед письменным
столом,
на покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он был в колпаке, с поднятыми
на лоб
очками, в легоньком холстинковом халате и в мягких сафьянных сапогах. Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало собою несколько лицо Вальтер-Скотта.
Мать остановила его вопрос движением руки и продолжала так, точно она сидела пред лицом самой справедливости, принося ей жалобу
на истязание человека. Николай откинулся
на спинку стула, побледнел и, закусив губу, слушал. Он медленно снял
очки, положил их
на стол, провел по лицу рукой, точно стирая с него невидимую паутину. Лицо его сделалось острым, странно высунулись скулы, вздрагивали ноздри, — мать впервые видела его таким, и он немного пугал ее.
Николай поставил локти
на стол, положил голову
на ладони и не двигался, глядя
на нее через
очки напряженно прищуренными глазами.
Наконец Диодор Иванович кончил, положил
очки и рукопись
на письменный
стол и с затуманенными глазами сказал...
Здесь по каждому отделу свой особый кабинет по обе стороны коридора, затем большой кабинет редактора и огромная редакционная приемная, где перед громадными, во все стены, библиотечными шкафами стоял двухсаженный зеленый
стол,
на одном конце которого заседал уже начавший стариться фельетонист А.П. Лукин, у окна — неизменный А.Е. Крепов, а у другого секретарь редакции, молодой брюнет в
очках, В.А. Розенберг принимал посетителей.
Вывеска конторы «Арматор и Груз» была отсюда через три дома. Я вошел в прохладное помещение с опущенными
на солнечной стороне занавесями, где, среди деловых
столов, перестрелки пишущих машин и сдержанных разговоров служащих, ко мне вышел угрюмый человек в золотых
очках.
Он сидел за
столом на тенте парохода, пил чай с Ефимом и приемщиком хлеба, земским служащим, рыжеватым и близоруким господином в
очках.
Покупатель снова поправил
очки, отодвинулся от него и засвистал громче, искоса присматриваясь к старику. Потом, дёрнув головой кверху, он сразу стал прямее, вырос, погладил седые усы, не торопясь подошёл к своему товарищу, взял из его рук книгу, взглянул и бросил её
на стол. Евсей следил за ним, ожидая чего-то беспощадного для себя. Но сутулый дотронулся до руки товарища и сказал просто, спокойно...
Обыкновенно он сидел среди комнаты за
столом, положив
на него руки, разбрасывал по
столу свои длинные пальцы и всё время тихонько двигал ими, щупая карандаши, перья, бумагу;
на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под чёрной бороды выглядывала жёлтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие стёкла
очков поочерёдно присасывались к лицам людей, смирно и молча сидевших у стен.
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к
столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей.
На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под
очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Как раз под лампой, среди комнаты, за большим
столом,
на котором громоздилась груда суконного тряпья, сидело четверо. Старик портной в больших круглых
очках согнулся над шитьем и внимательно слушал рассказ солдата, изредка постукивавшего деревянной ногой по полу. Тут же за
столом сидели два молодых парня и делали папиросы
на продажу.
— Что ж? — вздохнул отец, снимая
очки и кладя их
на стол.
Елпидифор Мартыныч вышел прописать рецепт и только было уселся в маленькой гостиной за круглый
стол, надел
очки и закинул голову несколько вправо, чтобы сообразить, что собственно прописать, как вдруг поражен был неописанным удивлением:
на одном из ближайших стульев он увидел стоявшую, или, лучше оказать, валявшуюся свою собственную круглую шляпенку, которую он дал Николя Оглоблину для маскарада.
За двумя длинными
столами помещались служащие, обложенные кипами бумаг; у самой решетки, за отдельным столиком, сидел кассир, старик лет под шестьдесят, с выбритым деревянным лицом и старинными
очками в серебряной оправе
на носу.
На кровати Тита спал кто-то другой, а Тит без сюртука, в
очках сидел у
стола и писал.
Затруднительные задачи Гульч усердно проверял собственным вычислением, и в рабочие уроки я не могу его себе представить иначе, как сидящим за учительским
столом с откинутыми
на лысеющую голову
очками, машинально посасывающим потухающую фарфоровую трубку с отливом и нагибающимся по близорукости к бумаге или грифельной доске.
Мартын Петрович надел
на нос свои железные круглые
очки, взял со
стола один из исписанных листов и начал...
Не говоря уже об анекдотах, о каламбурах, об оркестре из «Фенеллы», просвистанном им с малейшими подробностями, он представил даже бразильскую обезьяну, лезущую
на дерево при виде человека, для чего и сам влез удивительно ловко
на дверь, и, наконец, вечером усадил Юлию и Катерину Михайловну за
стол, велев им воображать себя девочками — m-me Санич беспамятною Катенькою, а Юлию шалуньей Юленькою и самого себя — надев предварительно чепец,
очки и какую-то кацавейку старой экономки — их наставницею под именем m-me Гримардо, которая и преподает им урок, и затем начал им рассказывать нравственные анекдоты из детской книжки, укоряя беспрестанно Катеньку за беспамятство, а Юленьку за резвость.
Ну, нет того сна лютее, как отец с матерью приснятся. Ничего будто со мною не бывало — ни тюрьмы, ни Соколиного острова, ни этого кордону. Лежу будто в горенке родительской, и мать мне волосы чешет и гладит. А
на столе свечка стоит, и за
столом сидит отец,
очки у него надеты, и старинную книгу читает. Начетчик был. А мать будто песню поет.
Коридорный вызвался проводить графа. Граф, несмотря
на замечание лакея, что барин сейчас только пожаловали и раздеваться изволят, вошел в комнату. Лухнов в халате сидел перед
столом, считая несколько кип ассигнаций, лежавших перед ним.
На столе стояла бутылка рейнвейна, который он очень любил. С выигрыша он позволил себе это удовольствие. Лухнов холодно, строго, через
очки, как бы не узнавая, поглядел
на графа.
Губернатор бережно положил
на стол письмо, торжественно снял с носа затуманившиеся
очки, торжественно и медленно протер их кончиком платка и с уважением и гордостью сказал...
Рядом с ним сидел мальчик лет около восьми. Мне была видна только его наклоненная голова, с тонкими, как лен, белокурыми волосами. Старик, щуря сквозь
очки свои подслеповатые глаза, водил указкой по странице лежавшей
на столе книги, а мальчик с напряженным вниманием читал по складам. Когда ему не удавалось, старик поправлял его с ласковым терпением.
— Смотрите
на Ренн, mesdames'
очки, она хотя и получила единицу, но не огорчена нисколько, — раздался чей-то звонкий голосок в конце
стола.
Анна Ивановна вязала у
стола, сдвинув брови и подняв
на лоб
очки.
Его курчавая рыжеватая голова с курносым в
очках профилем резко выдавалась
на фоне зеленого сукна и мглы кабинета за
столом.
Для портного наступила новая эра. Просыпаясь утром и обводя мутными глазами свой маленький мирок, он уже не плевал с остервенением… А что диковиннее всего, он перестал ходить в кабак и занялся работой. Тихо помолившись, он надевал большие стальные
очки, хмурился и священнодейственно раскладывал
на столе сукно.
И вдруг всё исчезло. Федор открыл глаза и увидел свой
стол, сапоги и жестяную лампочку. Ламповое стекло было черно и от маленького огонька
на фитиле валил вонючий дым, как из трубы. Около стоял заказчик в синих
очках и кричал сердито...
Из-за
стола,
на котором стояла высокая лампа со стеклянной, молочного цвета подставкой и самодельным абажуром из писчей бумаги, поднялся старичок-смотритель, прервав какую-то письменную работу. И, сдвинув
очки в медной оправе
на лоб, меланхолически проговорил...
На столе лежала раскрытая большая книга, церковнославянской печати — Минея-Четия, как узнала потом Полина. Старый, как лунь, поседевший, лакей, приятной наружности, при входе гостей тихо приподнимался, снимал с носа
очки и, положив их
на книгу, почтительно кланялся.
Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился
на поле сражения
на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под
столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков
на его куртке и с столькими же
очками карту пытался ставить
на весь проигрыш, то за помощью оглядывался
на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что̀ в нем делалось.